В зените [Приглашение в зенит] - Георгий Гуревич

Для пояснения сошлюсь на древнейшую однопланетного уровня историю. Когда скотоводческие племена завоёвывали новые степи, они пасли там стада, оставаясь при своём скотоводческом хозяйстве. Когда земледельческие народы открывали новые земли, они пахали и сеяли, оставаясь на своём земледельческом уровне до той поры, пока новые земли не были заселены и вспаханы. Мало того, заморские колонии рвали со своей прародиной, потому что общих дел было мало: там пахали и тут пахали, к чему же ещё налоги платить прежнему королю? Века и века прошли, прежде чем у разрозненных народов возникли глобальные, общепланетные интересы, потребовавшие глобальной науки. Прошли века и тысячелетия, прежде чем у разрозненных планет возникли общешаровые интересы. Сейчас мы невольно планируем многовековую разрозненность и застой на сегодняшнем общешаровом уровне.

Есть ли альтернатива? Да, есть. И я уполномочен предложить её от имени группы физических институтов.

В Галактике, помимо отдельных островков, я разумею одинокие звезды (вроде нашего Солнца. — К.К. ), помимо архипелагов типа О, ОГ и других, есть ещё и материк — Ядро Галактики. Диаметр его — около четырех тысяч световых лет, расстояние от нас до поверхности ядра — такого же порядка, как от О до ОГ. Но в этом материке сосредоточены не десятки миллионов и даже не сотни миллионов, а десятки миллиардов звёзд, то есть в тысячу раз больше, чем во всех четырехстах шарах, разбросанных по небу.

Принимаясь за освоение шара ОГ, мы планируем наши заботы на три поколения вперёд, освоение Ядра намечает путь на тысячелетия. Покоряя шары, мы рассеиваем нашу культуру по отдельным архипелагам, Ядро же сосредоточит её, сконцентрирует. Шары будут придерживать науку на сегодняшнем шаровом уровне, Ядро сразу поведёт цивилизацию на новый этаж, уже четвёртый в истории, если первым считать однопланетный, вторым — односолнечный, третьим — одношаровой. Ныне предстоит творить новую, принципиально новую культуру — галактическую.

Творчество или повторение? Выбирайте!

Закончив речь, Их-Физик поклонился с улыбкой, полной достоинства, даже чуточку самодовольной. Впрочем, я не осуждал его. Можно гордиться, если ты принадлежишь к клану всемогущих волшебников, не только одинокие звезды хватающих с неба, но и целые скопления дюжинами, даже ядра галактические. Десятки миллиардов солнц! Ничего себе размах!

— У кого есть вопросы? — спросил председатель.

Камера оператора скользнула по бакам, стоящим на сцене, остановилась на центральном… я подправил анапод… и ахнул. Дятел собственной персоной! Дорогой мой школьный учитель. То есть, конечно, не сам он, его звёздный аналог.

О земном Дятле я рассказывал выше. Великий мастер был докапываться до истины, умел извлекать суть из-под коры слов, упрямых заблуждений, тупых предрассудков, невежества, невнятности. А если верить анаподу, и тут передо мной извлекатель истины. Вот он клонит голову на плечо, щурит глаз. Интересно, как препарирует Их-Дятел Их-Физика.

— Пожалуй, у меня самого тьма вопросов, — торопится он. — Первый: везде ли физические условия в Ядре совпадают с привычными для нас — жителей Шара? Сумеем ли приспособиться?

— Ядро предоставляет нам громадные возможности, — отвечает Физик быстро. — Внутри там такие же звезды, как в Шаре, можно отобрать среди них наиболее удобные. Но зато какой простор! Мы получим как бы Супершар диаметром в четыре тысячи световых лет, сверхастрономических размеров строительную площадку. Там возможно создать невиданных размеров общество единой культуры. И каких высот оно достигнет, мы, скромные жители одной звёздной кучки, даже не можем и вообразить. Разве не стоит потрудиться для такой перспективы?

— Вопрос второй, — вставил Дятел поспешно, словно опасаясь, что его перебьёт кто-нибудь. — Сколько труда все это потребует?

— В проекте есть цифры, — сказал Физик неохотно. — Затраты труда во времени, затраты труда в пространстве, затраты энергии и материалов. Вы хотите, чтобы я зачитывал таблицы?

— Нет, зачитывать не стоит. Это утомительно и не внесёт ясности. Но уважаемому собранию для оценки полезно было бы знать порядок цифр. Сейчас у сапиенсов в среднем по Шару четыре часа обязательного труда. Сколько прибавится?

— Не больше, чем при освоении шара ОГ.

— Точнее? От и до?

— Очень большой разброс в цифрах в зависимости от вариантов. — Физик явно уклонялся от прямого ответа. — Легче начинать на поверхности, труднее проникнуть к внутренним звёздам. В Ядре десятки миллиардов светил. Есть возможность выбирать самые удобные для жизни.

— Но, вероятно, самые благоприятные для жизни уже заселены. Там могут быть и свои сапиенсы.

— Суперсапиенсы едва ли. Если бы были, давно связались бы с нами.

— А низшие расы вы предлагаете уничтожить? — Это уже не Дятел спрашивает, другой голос. Я бы поручился, что голос Лирика.

— Не передёргивайте. Я имел в виду животных, досапиенсов.

— Кто определит: перед вами уженеживотные или ещенесапиенсы?

— Определят специалисты на основе науки.

— Ваша наука столько раз ошибалась. (Ну конечно, Лирик!)

— Это не моя наука, а ваша: астропсихология, астродипломатия.

— Граве, Гилик, где вы? Что такое астродипломатия? У вас и такая наука есть?

— Удивительные пробелы у тебя, Человек. Я же сам астродипломат. И практик, и преподаватель. Веду курс. Кстати, и тебе полезно было бы позаниматься.

— Позаниматься? А я справлюсь, Граве?

АСТРОДИПЛОМАТИЯ

Я — снег.

Пухлой шубой я лежу на пашне, очень белый, белей, чём бельё, накрахмаленное и подсинённое, белый с искрой, словно толчёным стеклом присыпанный. И, наращивая шубу, на меня бесшумно ложатся невесомые снежинки.

На подоле шубы следы. Уродливые ямки с рубчатыми отпечатками галош. Случайный прохожий с трудом, барахтаясь, выбрался из меня, помял краешек, накидал комьев. А дальше гладь моя нетронута, словно ватман, приколотый к чертёжной доске, только лыжни исчертили меня, нанесли двойные линии рейсфедером, ровные-ровные, идеально параллельные, льдисто-голубые днём, сиреневые к вечеру. И рядом с лыжнёй легли гряды бугорков, шероховатых, уплотнённых остриями палок.

Я — снег. Я пахну свежестью и чистотой. Я воздушный, на ощупь холодный, в ладонях становлюсь влажным, слипаюсь в мокроватые комья. Я ноздреватый, а если присмотреться, видишь тёмную пыль — это хвойные иголки, нанесённые ветром…

— Достаточно. Верю. Вынужден верить, не видел ваших снегов. А теперь ты — дерево.

Я — дерево. Какое? Берёза. У меня не кожа, а кора, снизу до коленей грубая, изборождённая трещинами, в которых роются жучки, выше атласно-гладкая, белая с чёрточками снаружи и с розоватой изнанкой. Я стою на опушке, растопырив ветки, и при каждом порыве ветра кланяюсь, гнусь со стоном и выпрямляюсь охая, как старуха с больной поясницей. На моих пальцах-веточках трепещут ярко-зеленые листья. Каждый из них с зубчатой кромкой и украшен орнаментом жилок. Листьев слишком много, глаз их сливает. Вам видна зелёная масса всех оттенков, золотистая на свету, почти синяя в густой тени. Лишь на крайних веточках различаешь отдельные зеленые кружочки на фоне неба, белесовато-голубого, водянисто-голубого…